ГКЧП 20

19 августа 1991 года начался путч. За ним последовала «бархатная революция». И началась новая история России. После СССР. О чем думали, что делали и как жили 20 лет назад жители Самары? Обычные люди, обычные граждане России. Мы попросили их рассказать, чем запомнился им день 19 августа 1991 года, сегодня, двадцать лет спустя.

Татьяна Симакова,

руководитель галереи "Новое пространство"

Я ничего не помню, была в Новосемейкино, у бабушки на даче. Про то, что страна изменилась навсегда, узнала в школе, когда сказали, что пионерами мы уже не будем, и октябрятский значок уже можно не носить. Была немного расстроена.

Людмила Кузьмина,

правозащитник

На 19 августа у меня был билет на самолет до Минвод. Мы должны были лететь с ребенком к моей подруге. Ребенок ждал меня на даче, куда я и выехала рано утром, не ведая о наступлении путча.

Неожиданно и по непонятным причинам родственники на даче встретили меня хмуро, сообщая мне попутно, что меня арестует КГБ, что все теперь под угрозой, а ребенок со мной не поедет…

Выяснили, что радио не работает — оно молчит, в телевизоре «Лебединое озеро», что где-то кто-то слышал, что вместо Горбачева и «его перестройки и гласности» будет некая военная или прежняя, не «перестроечная», коммунистическая власть …

Я сбегала к деревенским соседям, чтобы узнать — и у них тоже не работает радио, и они что-то знают о новой-старой власти? Оказалось, что радио тоже не работает, их знания еще более путанны, чем стенания моих родственников. Я стала лихорадочно думать, как же поточнее узнать, что произошло…

Телевизор был включен, вскоре вместо «Лебединого озера» явились те, кто представлял ГКЧП… Очень странное впечатление на меня они произвели, и я почему-то уперлась в губы Янаева, его лицо. Губы были масляные, будто он только что второпях ел и, не доев, поспешил в экран… Выглядел он не совсем трезвым.

Я объявила родственникам, что через три дня это закончится, и разве они это не видят, глядя на этих людей, и что я поехала менять билеты на 21 августа.

Я приехала в аэрокассы на ул. Полевой и застала там огромную очередь в кассы. Люди сдавали билеты. Деньги за возврат билетов им предлагали ждать…

Тогда я, с несвойственной мне энергией вмешиваться в хмурые очереди, пробралась к кассе и спросила, не могу ли я поменять билет на 21 августа. Ведь в таком случае мне не надо ждать возврата денег.

Кассир как-то удивленно снисходительно поменяла мне билет. Очередь оживилась, заговорила, заспрашивала, зарассуждала, и я радостно объявила, что не надо сдавать ничего, что через три дня все закончится, и побежала искать депутатов демгруппы тогдашнего горсовета.

Уже в 16 часов, всю ночь и последующие сутки мы клеили листовки по городу, призывающие не подчиняться ГКЧП…

Бегали в демгруппу горсовета за информацией и листовками…

Ночами на улицах была милиция, от которой мы старались прятаться. Рядом с домом офицеров стояли танки в соответствии с известным решением генерала А. Макашова…

В конце дня 21 августа на выходе из аэропорта Минвод ребенок мне, призывающей его смотреть горы, сказал: «Людмил, тебя дяденька какой-то зoвет» — «Kакой?» — инстинктивно не оглядываясь, спросила я. «Наверное, тот, который тебя арестовывать будет»…

Я оглянулась. Ныне известный в Самаре человек бежал ко мне и спрашивал, что произошло, и закончилось ли это, и как это происходило в лицах в Самаре? Они были в горах, их радиоприемники не ловили российские станции, они отрывочно что-то знали из сообщений «вражеских голосов».

Мы радостно обсудили в лицах произошедшее в связи с событиями в Самаре и расстались…

Игорь Кондратьев,

блогер, журналист

Лето 1991 года запомнилось абсурдностью происходящего. Реально до 19 августа никакого двоевластия, противостояния коммунистов и Советов не было, зато как никогда до этого неожиданно и ярко вспыхнули амбиции некоторых лидеров Самарского обкома КПСС.

Еще осенью 1990 г. по соглашению с обкомом была создана экспертная исследовательская группа по изучению настроений лидеров общественного мнения в регионе. В нее входили Виктор Кузнецов, Александр Анисин, ваш покорный слуга и студенты. Курировал нас зав. идеологическим отделом обкома Николай Грибанов. Главным вопросом, интересовавшим обком, была степень радикальности оппозиции. Мне в тот момент досталось опрашивать «крайних» – татарских националистов, рабочих лидеров, анархистов, организаторов забастовочного движения.

Никто из них, никто не был настроен решительно в отношении существовавшего тогда политического строя. «Буйных» не было.

Зато излишняя степень радикализма на почве обидчивости была у лидеров обкома. Из партии толпами выходили рабочие и колхозники, а вожди во главе с Валентином Романовым гнули пальцы. Когда в одной из газетных публикаций весной 1991 г. я назвал секретаря обкома по идеологии Сергея Копейкина «технократом», он смертельно обиделся и меня вывели из той исследовательской группы. Записали во «враги», хотя по образованию Копейкин был доктором технических наук, самым настоящим технократом – после 1991 года он хорошо устроился на должность руководителя коммерческого банка.

Ну, а мне, тогда я работал руководителем социологической группы в «Самарских известиях», ничего хорошего от ГКЧП ждать не приходилось. Уже 19 августа позвонил друг из Тамбова и предложил переехать к нему. Но мы с журналистом Александром Пустовым уехали ко мне и размышляли, что делать дальше. Самыми крайними были мысли об использовании бензина, канистрами с которым был забит весь гараж, для изготовления «коктейля Молотова». Смешно вспоминать.

ГКЧП в Самаре угас так же, как и начался, – в верхах, на Белом доме поменяли флаги. Красный спустили, триколор подняли.

Я пафоса в этом не видел. У власти остались те же коммунисты, например, помощником председателя облсовета Тархова был Владимир Тихонов. Ныне он бизнесмен, заработавший на торговле нефтью, а в тот момент был руководителем коммунистической фракции в областном совете.

Поменялись только декорации. 22 августа бродил по пустым коридорам бывшего обкома и подбирал обрывки служебных бумаг. Встретил в коридоре товарища — он работал инструктором обкома и предложил пойти выпить в «Шанхай» за «победу демократии». Там продавали в разлив сухое вино.

— Нет, за это пить не буду, — откликнулся он.

— Тогда каждый пьет за свое.

На этих условиях он согласился. Осенью 1991 г. увидел другого знакомого из бывших сотрудников обкома КПСС – еще недавно статусный человек ходил в разорванных ботинках, перевязанных металлической проволокой. Это была обида на весь мир. Разруха, она и правда в головах.

С другой стороны, после ГКЧП, примерно по 1993 г., идти работать во власть было крайне не престижно – власть тогда девальвировалась. Как сейчас перед глазами стоит картинка — вскоре после 21 августа встретил на остановке одного из руководителей обкома ВЛКСМ, эту организацию не разогнали, он открыл дипломат и похвалился рыбными консервами, которые получил как спецпаек.

Это сегодня он считается в регионе финансовым гуру по рыночной экономике, а в тот момент консервы были главным его достоянием.

Антон Тарантей, историк

Август 91-го запомнился мне очень даже хорошо.

Во-первых, в 91-м я закончил школу и поступил на истфак университета. Если не ошибаюсь, приказ о зачислении был 2 августа. Во-вторых, городу вернули имя — не помню, чтобы кто-то из знакомых подростков тех времён называл Самару Куйбышевом. На модных у гопников Безымянки в конце 80-х телогрейках хлоркой на спине выжигалось «Самара».

В начавшемся уже тогда антагонизме с Казанью тоже фигурировала «родная Самара», а не фамилия большевика-сталинца. «Вы откуда?» — «Мы из Самары»

Как и большинство перестроечных старшеклассников, я не выносил советскую пиджачную унылость, торжественные линейки и идиотический пафос «борьбы» на фоне сонного царства вокруг. Всё то, что так старательно спародировали в 2000-е.

Будучи крайне политизированным подростком, перестройку воспринимал как движение в правильном направлении, не забывая посмеиваться над выговором Михал Сергеича и нарядами Раисы Максимовны. Тогда это было интересно всем, аполитичными были только девочки. Трансляции со съездов депутатов смотрели семьями. 7 ноября 1990 г. в компании с одноклассником даже посетили митинг в Москве, где видел живое выступление Ельцина, Заславского, Гдляна и кого-то ещё из перестроечных героев.

Включать телевизор перед уходом на работу было в любой советской семье традиционным обычаем, и вот 19 августа 91-го серьёзный диктор (уже не помню, Кириллов или Шебеко) зачитал текст о введении чрезвычайного положения и формировании ГКЧП. Аббревиатура сразу показалась дикой, а в голове сработало «Вот он, переворот». Его ждали — громогласное предупреждение Шеварднадзе «Грядет диктатура» было на слуху. Да и сама политика Горбачёва того года, с танками в Прибалтике, и Кравченко на телевидении, который «пришёл выполнять волю президента», давала основания ожидать чего-то такого. Горбачёв тем летом воспринимался как консервативный лидер, многочисленная советская интеллигенция внимала и рукоплескала Ельцину.

«Лебединое озеро» по всем каналам я помню смутно, видимо, телевизор сразу выключил. Пресс-конференция ГКЧП тем же вечером оставила впечатление какой-то несерьёзности людей с бегающими взглядами и трясущимися руками. Уверенности в голосе у Янаева и товарищей не было. Репортажи ТВ были вполне вольнодумными, особенно запомнился Сергей Медведев, ставший затем пресс-секретарём Ельцина. В тот же день народ бросился слушать радиоголоса. Слушал и я, на своём старом VEF-12.

Зашевелилась и местная «демократическая оппозиция», ориентированная на поддержку Ельцина. Тархов, бывший тогда председателем облисполкома, был и до этого мишенью критики перестроечной улицы («неформалов», как тогда говорили, некоторые из этих «неформалов» хорошо поднимутся в 90-е). В городе появились листовки с призывом на митинг у Белого дома вечером 20-го. Также ходили слухи, что известный генерал Макашов — командующий округом, будет этот митинг разгонять.

Митинг не разогнали. Народу пришло немало — поздний «совок» ещё не был тотально циническим и прагматичным обществом. Естественно, пришёл туда и я с двумя одноклассниками. Лет через десять один из них скажет: «Тогда не ту сторону надо было поддерживать». А тогда хотелось ехать в Москву, на «защиту Белого дома», о которой нам сообщали не только «голоса», но и вроде бы ГКЧП-ское ТВ. Неразогнанный митинг и телевизионные вольности создавали впечатление, что переворот не удался. Следующий день ожидания оправдал — участники ГКЧП отправились в тюрьму либо на тот свет (тогда же появилась циничная шутка «забил заряд я в тушку Пуго»), а появившиеся ночью «жертвы за демократию» дали понять, что Ельцин — это всерьёз и церемониться с остатками советского «коммунизма» никто не будет.

22-го состоялся митинг у Белого дома, которому предшествовало грандиозное по нынешним меркам шествие с огромным бело-сине-красным полотнищем — популярными цветами, которые ещё не успели стать символами российской бюрократии. Зрелище показывали по ТВ. По другой программе шла очередная серия «Muppet Show». Так, переключаясь между «ораторами демократии» и Лягушонком Кёрмитом, мы и проводили этот странный «путч».

А через месяц в Москву приехали Metallica и AC/DC. Вот это и стало в наших глазах настоящим и необратимым «концом совка».

Игорь Ермоленко,

учитель, политик

Был дома в Бугуруслане на каникулах), офигевал от официальных СМИ и «Лебединого озера». Вечером слушал «Голос Америки», «Свободу». За день до этого и не думал, что снова придется вернуться к этому занятию, перестал слушать иностранные радиостанции за два года до этого — не было потребности в условиях практически свободы слова. На другой день бывший одноклассник уезжал в Самару, договорились, что, если будут протесты против ГКЧП, позвонит. Обошлось.

Олег Федоров,

архитектор

Я катался на кресле дизайна 70-х годов у себя в комнате, когда отец принес с улицы потерявшегося попугая голубого цвета. Я вскочил и побежал смотреть находку. Это был волнистый попугай, еще маленький, совершенно испуганный улицей. Было принято решение оставить его дома, а потом разобраться. Имя было придумано сразу — Кешка…

Попугай некоторое время жил у бабушки, год или два, и я играл с ним, когда приходил в гости. На лето она брала его на Нижний пляж прямо в клетке. Несколько раз он, по молодости своей, улетал в ебеня Прорана, но потом обязательно возвращался. То бабушка засечет его голубую грудку на ветке и изловит, то дед. Птица росла и крепла. Попугай стал разговаривать, произносил целые фразы, из нескольких слов. Потом переехал к нам, потом вместе с нами на другую квартиру…

Время шло. Кешу можно было брать в руку, он спокойно давался, не кусался, выучил больше слов. Очень любил зеркала, но очень боялся новогоднего дерева — елки, забиваясь в угол клетки. Утром, стоило оторвать голову от подушки и позвать его, он прилетал на подушку, важно расхаживал около уха и что-то верещал. Иногда закусывал прядь волос и тянул, если чувствовал, что ты снова засыпаешь. Обедал иногда прямо на столе с нами, расхаживал около тарелок и пробовал все. Сгрыз пару-тройку жердочек… Иными словами, был совершенно ручной птицей, которая росла вместе со мной, несколько раз вылетала за окно, но потом непременно возвращалась. Кеша, казалось, всю мою жизнь был рядом. Были еще и рыбки, но я их не больно любил и без сожаления опрокидывал сачок с очередной умершей рыбкой в унитаз.

Я был на каникулах, но проснулся рано. 19 августа 1991 года, подойдя к клетке, я обнаружил, что попугай умер. Мы завернули маленькое голубое тельце в оранжевые тряпки из папиных трусов в горох и понесли хоронить. Откопали около первого 14-этажного дома в Самаре ямку, положили сверток в нее и закопали, постояли с мамой немного и пошли домой. Я, помню, плакал очень… Потом еще клетка пылилась на балконе, напоминая о нем, а мы пацанами гоняли к тому кусту есть его листья — они были кисленькие, как щавель — вкусные…

Потом четыре дня были совершенно непонятными, в стране творилось черт знает что, Хазбулатов, Ельцин, Горбачев, свобода, забастовка, новая Россия, но мне было на это совершенно насрать… Так я стал гражданином новой России и простился с СССР.

Николай Муханов,

фотограф

На тот момент мне было 11 лет. Меня, когда начался путч, вывезли на дачу, и я дышал свежим воздухом, любовался природой родного края и только со стороны наблюдал обсуждения взрослых, не понимая всей серьезности грозящих перемен. Вот и все мои воспоминания. По прошествии нескольких дней я уже переехал домой и воспринимал информацию уже исключительно через призму телевизора и естественно через призму мнения своих родителей.

Георгий Квантришвили,

поэт

Незадолго до этого я стал встречаться с моей нынешней женой. 19.08.91 — одно из наших первых свиданий :) Откуда-то я узнал, что на площади Славы будет митинг против ГКЧП, вот туда мы и устремились. Познакомил там мою будущую жену со своими хорошими знакомыми. Помню Андрея Демидова (краеведа и внука Наякшина) с лозунгом на груди: «Есть волки позорные, а есть волки невзорные». А перед митингом мы пытались придумать какой-нибудь свой лозунг — подбирали рифмы к фамилиями ГКЧП-истов. Особенно повезло с рифмами товарищу Пуго.

А вообще, новость о ГКЧП до меня дошла, когда я был в компании с поляком, почти не знающим русского языка. Ещё с нами был Лёша Степанов, ныне доктор исторических наук и москвич, мы долго пытались объяснить ему, что случилось, и наконец нашли: «Представь, что в Польше стал править Ярузельский». Поляк покрылся каплями крупного пота и сказал одно из немногих ему известных русских слов. К сожалению, слово нецензурное :)