В помещении Сбербанка на улице Фрунзе тепло, даже жарко, работает электронная очередь, несмотря на это клиенты волнуются и подпрыгивают перед табло: какой номер, какой номер, А086? Нет, В 103. Плотная старушка в пальто, перепоясанном кожаным солдатским ремнем, скрупулезно переписывает номера себе в блокнот. На нее косятся, сгущается атмосфера «кругом одни сумасшедшие, но я держусь». Другая старушка, присев на зеленоватый табурет, начинает разуваться. Неторопливо снимает правый сапог: медленно ведет молнию, со скрипом наклоняется, вынимает сухую измученную ногу, внимательно рассматривает её, вращает ступней. Возвращает правый сапог на место: вбивает ногу, медленно ведет молнию, проверяет застежку на прочность. Таким же порядком снимает левый сапог; на грязные полы выпадает паспорт в обложке из газеты.
— Вот он, мой родимый, — удовлетворенно говорит старушка, задыхаясь от усилий. – Ииих! Ничего, скоро в резиновые сапоги переобуюсь, намного удобней.
***
Тут же, у окошка номер пять, мужчина в тулупе и лохматой шапке-ушанке, сбитой набок. Ругается с работницей банка, требует, чтобы банковская карта появилась у него уже сегодня, а не через месяц.
— Вы что, совсем тут офигели, да? Давайте карту, я из Татарстана!
— И что? – резонно уточняет работница.
— А то! – трубит мужчина, — мне питаться надо трижды в день, как минимум. Как я вам без денег буду питаться!
— Снимите деньги! – подсказывает работница, — снимите со счета деньги и питайтесь себе.
— Не могу, — с внезапной грустью отвечает мужчина, — украдут. Свои же и украдут.
***
А вот к начальнице сбербанковского отделения электронной очереди нет. Змеится настоящая, живая. Замыкает ее мужчина в расхристанной куртке, расстегнутой рубашке, просвечивает волосатый немалый живот. Подходит новая старушка, страшно худая, темное лицо не больше крупного яблока, щеки съедены параллельными морщинами. Опирается на палку.
— Кто последний? – спрашивает дребезжащим голосом.
— Да ты что! – вдруг возбуждается расстегнутый мужчина, — да ты что себе позволяешь, старая! А еще пожилая! Я не последний, я – крайний, а с теми, кто не уважает нормы и правила русского языка, я отказываюсь разговаривать, ясно тебе?
— Ты не крайний, сынок, — спокойно говорит старушка, — ты – последний. Потому что крайних бьют.
***
Уже не сбербанк. Магазин модных колготок. Две девушки выбирают чулки. Продукция дорогостоящая, ошибиться нельзя. Натягивают пробно на руку, шевелят пальцами в полиамидном плену.
— Ну, не знаю, — задумчиво говорит одна, мелкокудрявая, — если учитывать, что его вообще никто не любил. Никто! То он должен бы испытывать ко мне большую благодарность.
— Как это: никто не любил? – вторая удивленно вскидывает голову, длинные волосы взлетают, — а жена?
— Ну, первая там вообще кошмарная баба, она переплывала Волгу, стилем кроль. Вторая тоже довольно странная была, ты помнишь, я рассказывала, как там одна отказалась стричь ногти на ногах, и этим гордилась? Так вот это она. А настоящая — это вообще беда. Помешана на карвинге.
— На чем? – переспрашивает вторая девушка, нахмурившись на неизвестное слово.
— На карвинге, — повторяет рассказчица, — когда из овощей-фруктов сначала вырезают разные узоры, а только потом едят. Она, пока яблока под розу не разделает, не ест. Из арбуза Ноев ковчег вырезала.
— Ковчег лучше бы из дыни, — неожиданно говорит вторая девушка, — из ташкентской, чтобы длинненькая такая. А то что из арбуза. Это не ковчег, это спасательный круг какой-то.
— Тебе неинтересно про меня, да? – заботливо осведомляется первая, и обиженно выбирает чулки со швом.
***
Тут же дама при сумке алой кожи покупает колготки. Предъявляют к товару особые требования:
— Вот понимаете, мне нужны телесного оттенка и плотные, ну просто максимально плотные, покажите, что у вас есть.
Продавец тягает с витрины разные экземпляры. Демонстрирует телесность и плотность.
— Нет, нет, — страдает дама, — это не то. Мне нужно, чтобы шариковой ручкой можно было нормально писать.
Продавец застывает, приоткрыв густо накрашенный рот. Дама поводит плечом. Видит реакцию продавца, обижается:
– То есть, вы считаете, что надевать черные колготки с розовыми зайчиками из плейбоя приемлемо, а самой по желанию написать что-то на ноге — из ряда вон?!
***
Распродажа мужских носков: пять пар за шестьсот рублей. Три женщины склонили головы. Ворошат образцы. Отвергают. Продолжают прерванный разговор.
— И тогда я ей говорю: если ты такая умная, так посоветуй, что делать? А она: напиши ему стихи! личные, говорит, напиши стихи, чтобы не рассылка к 23 февраля. А только ему!
— А ты чего?
— Ну, а я чего. Написала. Отправила.
— Какие? Какие?
— Сейчас, — женщина откашливается и чуть краснеет. Читает с небольшим выражением:
— С днем рожденья армии советской поздравляю я тебя навек! Пусть при встрече не всегда ты ласков, знаю – ты хороший человек!
— А что, он не ласков? – хором переспрашивают подруги. – Он что? Он тебя, может, бьет?
— Нет-нет, — успокаивает рассказчица. — Это я для рифмы.
***
Мужчины на семинаре устраиваются в перерыве с чашками кофе и бутербродами у высокого одноногого стола. Без интереса и в тишине едят. Один со вздохом говорит:
— А Леха уже пять лет на пенсии. У него в армии год за два шел. Или за три. Как-то так.
— И чем занимается? – поднимает брови второй.
— Спит до двенадцати, — обстоятельно отвечает первый, — потом готовит себе завтрак. Потом ходит в тренажерный зал. Потом переводит с немецкого баллады.
— Что-о-о?
— Баллады. Какие-то. Про водяного, по-моему.
***
Вот эти люди, мы, собираемся встречать весну, надеемся на отмену рыбно-сырного эмбарго, новости читаем в интернете, а по телевизору смотрим сериал «Физрук» и прогноз погоды. Говорят, что из-за глобального потепления никакой может и не быть, а сразу после бурного таяния снегов наступит лето. Удушливый май, жаркий июнь, оглушающий июль, лесные пожары, торфянники в Москве, минеральная вода в дамских сумках, а в Волге утонут несколько десятков человек — в пределах среднемноголетних значений.
Но перезимовали, это главное.
ФОТО: Нина Дюкова